Жемчуга

Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка,

Не проси об этом счастье, отравляющем миры,

Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка,

Что такое темный ужас начинателя игры!

Тот, кто взял ее однажды в повелительные руки,

У того исчез навеки безмятежный свет очей,

Духи ада любят слушать эти царственные звуки,

Бродят бешеные волки по дороге скрипачей.

Надо вечно петь и плакать этим струнам, звонким струнам,

Вечно должен биться, виться обезумевший смычок,

И под солнцем, и под вьюгой, под белеющим буруном,

И когда пылает запад и когда горит восток.

Ты устанешь и замедлишь, и на миг прервется пенье,

И уж ты не сможешь крикнуть, шевельнуться и вздохнуть, —

Тотчас бешеные волки в кровожадном исступленьи

В горло вцепятся зубами, встанут лапами на грудь.

Ты поймешь тогда, как злобно насмеялось все, что пело,

В очи глянет запоздалый, но властительный испуг.

И тоскливый смертный холод обовьет, как тканью, тело,

И невеста зарыдает, и задумается друг.

Мальчик, дальше! Здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ!

Но я вижу — ты смеешься, эти взоры — два луча.

На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ

И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!

ОДИНОЧЕСТВО

Я спал, и смыла пена белая

Меня с родного корабля,

И в черных водах, помертвелая,

Открылась мне моя земля.

Она полна конями быстрыми

И красным золотом пещер,

Но ночью вспыхивают искрами

Глаза блуждающих пантер.

Там травы славятся узорами

И реки словно зеркала,

Но рощи полны мандрагорами,

Цветами ужаса и зла.

На синевато-белом мраморе

Я высоко воздвиг маяк,

Чтоб пробегающие на море

Далеко видели мой стяг.

Я предлагал им перья страуса,

Плоды, коралловую нить,

Но ни один стремленья паруса

Не захотел остановить.

Все чтили древнего оракула

И приговор его суда

О том, чтоб вечно сердце плакало

У всех заброшенных сюда.

И надо мною одиночество

Возносит огненную плеть

За то, что древнее пророчество

Мне суждено преодолеть.

Взгляни, как злобно смотрит камень,

В нем щели странно глубоки,

Под мхом мерцает скрытый пламень;

Не думай, то не светляки!

Давно угрюмые друиды,

Сибиллы хмурых королей

Отмстить какие-то обиды

Его призвали из морей.

Он вышел черный, вышел страшный,

И вот лежит на берегу,

А по ночам ломает башни

И мстит случайному врагу.

Летит пустынными полями,

За куст приляжет, подождет,

Сверкнет огнистыми щелями

И снова бросится вперед.

И редко кто бы мог увидеть

Его ночной и тайный путь,

Но берегись его обидеть,

Случайно как-нибудь толкнуть.

Он скроет жгучую обиду,

Глухое бешенство угроз,

Он промолчит и будет с виду

Недвижен, как простой утес.

Но где бы ты ни скрылся, спящий,

Тебе его не обмануть,

Тебя отыщет он, летящий,

И дико ринется на грудь.

И ты застонешь в изумленьи,

Завидя блеск его огней,

Заслыша шум его паденья

И жалкий треск твоих костей.

Горячей кровью пьяный, сытый,

Лишь утром он оставит дом

И будет страшен труп забытый,

Как пес, раздавленный быком.

И, миновав поля и нивы,

Вернется к берегу он вновь,

Чтоб смыли верные приливы

С него запекшуюся кровь.

ОДЕРЖИМЫЙ

Луна плывет, как круглый щит

Давно убитого героя,

А сердце ноет и стучит,

Уныло чуя роковое.

Чрез дымный луг и хмурый лес,

И угрожающее море

Бредет с копьем наперевес

Мое чудовищное горе.

Напрасно я спешу к коню,

Хватаю с трепетом поводья

И, обезумевший, гоню

Его в ночные половодья.

В болоте темном дикий бой

Для всех останется неведом,

И верх одержит надо мной

Привыкший к сумрачным победам:

Мне сразу в очи хлынет мгла…

На полном, бешеном галопе

Я буду выбит из седла

И покачусь в ночные топи.

Как будет страшен этот час!

Я буду сжат доспехом тесным,

И, как всегда, о coup de grâce

Я возоплю пред неизвестным.

Я угадаю шаг глухой

В неверной мгле ночного дыма,

Но, как всегда, передо мной

Пройдет неведомое мимо…

И утром встану я один,

А девы, рады играм вешним,

Шепнут: «Вот странный паладин

С душой, измученной нездешним».

ПОЕДИНОК

В твоем гербе невинность лилий,

В моем — багряные цветы.

И близок бой, рога завыли,

Сверкнули золотом щиты.

Идем, и каждый взгляд упорен,

И ухо ловит каждый звук,

И серебром жемчужных зерен

Блистают перевязи рук.

Я вызван был на поединок

Под звуки бубнов и литавр,

Среди смеющихся тропинок,

Как тигр в саду — угрюмый мавр.

Ты — дева-воин песен давних,

Тобой гордятся короли,

Твое копье не знает равных

В пределах моря и земли.

Страшна борьба меж днем и ночью,

Но Богом нам она дана,

Чтоб люди видели воочью,

Кому победа суждена.

Клинки столкнулись, — отскочили,

И войско в трепете глядит,

Как мы схватились и застыли:

Ты — гибкость стали, я — гранит.

Меня слепит твой взгляд упорный,

Твои сомкнутые уста,

Я задыхаюсь в муке чёрной,

И побеждает красота.

Я пал… и молнией победной

Сверкнул и в тело впился нож…

Тебе восторг — мой стон последний,

Моя прерывистая дрожь.

И ты уходишь в славе ратной,

Толпа поет тебе хвалы,

Но ты воротишься обратно,

Одна, в плаще весенней мглы.

И, под равниной дымно-белой

Мерцая шлемом золотым,

Найдешь мой труп окоченелый

И снова склонишься над ним:

«Люблю! О, помни это слово,

Я сохраню его всегда,

Тебя убила я живого,

Но не забуду никогда».

Лучи, сокройтеся назад вы…

Но заалела пена рек,

Уходишь ты, с тобою клятвы,

Ненарушимые вовек.

Еще не умер звук рыданий,

Еще шуршит твой белый шелк,

А уж ко мне ползет в тумане

Нетерпеливо-жадный волк.

В ПУСТЫНЕ

Давно вода в мехах иссякла,

Но, как собака, не умру:

Я в память дивного Геракла

Сперва отдам себя костру.

И пусть, пылая, жалят сучья,

Грозит чернеющий Эреб,

Какое странное созвучье

У двух враждующих судеб!

Он был героем, я — бродягой,

Он — полубог, я — полузверь,

Но с одинаковой отвагой

Стучим мы в замкнутую дверь.

Пред смертью все, — Терсит и Гектор,

Равно ничтожны и славны,

Я также выпью сладкий нектар

В полях лазоревой страны…

ПОРТРЕТ МУЖЧИНЫ

Его глаза — подземные озера,

Покинутые царские чертоги.

Отмечен знаком высшего позора,

Он никогда не говорит о Боге.

Его уста — пурпуровая рана

От лезвия, пропитанного ядом.

Печальные, сомкнувшиеся рано,

Они зовут к непознанным усладам.

И руки — бледный мрамор полнолуний,

В них ужасы неснятого проклятья,

Они ласкали девушек-колдуний

И ведали кровавые распятья.

Ему в веках достался странный жребий —

Служить мечтой убийцы и поэта,

Быть может, как родился он — на небе

Кровавая растаяла комета.

В его душе столетние обиды,

В его душе печали без названья.

На все сады Мадонны и Киприды

Не променяет он воспоминанья.

Он злобен, но не злобой святотатца,

И нежен цвет его атласной кожи.

Он может улыбаться и смеяться,

Но плакать… плакать больше он не может.

ОСНОВАТЕЛИ

Ромул и Рем взошли на гору,

Холм перед ними был дик и нем.

Ромул сказал: «Здесь будет город».

«Город, как солнце» — ответил Рем.

Ромул сказал: «Волей созвездий

Мы обрели наш древний почет».

Рем отвечал: «Что было прежде,

Надо забыть, глянем вперед».

«Здесь будет цирк, — промолвил Ромул, —

Здесь будет дом наш, открытый всем».

«Но надо поставить ближе к дому

Могильные склепы» — ответил Рем.

ВЫБОР

Созидающий башню сорвется,

Будет страшен стремительный лет,

И на дне мирового колодца

Он безумье свое проклянет.

Разрушающий будет раздавлен,

Опрокинут обломками плит,

И, Всевидящим Богом оставлен,

Он о муке своей возопит.

А ушедший в ночные пещеры

Или к заводям тихой реки

Повстречает свирепой пантеры

Наводящие ужас зрачки.

Не спасешься от доли кровавой,

Что земным предназначила твердь.

Но молчи: несравненное право —

Самому выбирать свою смерть.

АХИЛЛ И ОДИССЕЙ

Ветер гонит тучу дыма,

Словно грузного коня.

Вслед за ним неумолимо

Встало зарево огня.

Только в редкие просветы

Темно-бурых тополей

Видно розовые светы

Обезумевших полей.

Ярко вспыхивает маис,

С острым запахом смолы,

И, шипя и разгораясь,

В пламя падают стволы.

Резкий грохот, тяжкий топот,

Вой, мычанье, визг и рев,

И зловеще-тихий ропот

Закипающих ручьев.

Вон несется слон-пустынник,

Лев стремительно бежит,

Обезьяна держит финик

И пронзительно визжит.

С вепрем стиснутый бок-о-бок,

Легкий волк, душа ловитв,

Зубы белы, взор не робок —

Только время не для битв.

А за ними в дымных пущах

Льется новая волна

Опаленных и ревущих…

Как назвать их имена?

Словно там, под сводом ада,

Дьявол щелкает бичом,

Чтобы грешников громада

Вышла бешеным смерчом.

Все страшней в ночи бессонной,

Все быстрее дикий бег,

И, огнями ослепленный,

Черной кровью обагренный,

Первым гибнет человек.

ЦАРИЦА

Твой лоб в кудрях отлива бронзы,

Как сталь, глаза твои остры,

Тебе задумчивые бонзы

В Тибете ставили костры.

Когда Тимур в унылой злобе

Народы бросил к их мете,

Тебя несли в пустынях Гоби

На боевом его щите.

И ты вступила в крепость Агры,

Светла, как древняя Лилит,

Твои веселые онагры

Звенели золотом копыт.

Был вечер тих. Земля молчала,

Едва вздыхали цветники,

Да от зеленого канала,

Взлетая, реяли жуки.

И я следил в тени колонны

Черты алмазного лица

И ждал, коленопреклоненный,

В одежде розовой жреца.

Узорный лук в дугу был согнут,

И, вольность древнюю любя,

Я знал, что мускулы не дрогнут

И острие найдет тебя.

Тогда бы вспыхнуло былое:

Князей торжественный приход,

И пляски в зарослях алоэ,

И дни веселые охот.

Но рот твой, вырезанный строго,

Таил такую смену мук,

Что я в тебе увидел бога

И робко выронил свой лук.

Толпа рабов ко мне метнулась,

Теснясь, волнуясь и крича,

И ты лениво улыбнулась

Стальной секире палача.

ТОВАРИЩ

Что-то подходит близко, верно,

Холод томящий в грудь проник.

Каждою ночью в тьме безмерной

Я вижу милый, странный лик.

Старый товарищ, древний ловчий,

Снова встаешь ты с ночного дна,

Тигра смелее, барса ловчее,

Сильнее грузного слона.

Помню, все помню; как забуду

Рыжие кудри, крепость рук,

Меч твой, вносивший гибель всюду,

Из рога турьего твой лук?

Помню и волка; с нами в мире

Вместе бродил он, вместе спал,

Вечером я играл на лире,

А он тихонько подвывал.

Что же случилось? Чьею властью

Вытоптан был наш дикий сад?

Раненый коршун, темной страстью

Товарищ дивный был объят.

Спутано помню — кровь повсюду,

Душу гнетущий мертвый страх,

Ночь, и героев павших груду,

И труп товарища в волнах.

Что же теперь, сквозь ряд столетий,

Выступил ты из смертных чащ, —

В смуглых ладонях лук и сети,

И на плечах багряный плащ?

Сладостной верю я надежде,

Лгать не умеют сердцу сны,

Скоро пройду с тобой, как прежде,

В полях неведомой страны.

В БИБЛИОТЕКЕ

О, пожелтевшие листы

В стенах вечерних библиотек,

Когда раздумья так чисты,

А пыль пьянее, чем наркотик!

Мне нынче труден мой урок.

Куда от странной грезы деться?

Я отыскал сейчас цветок

В процессе древнем Жиль де Реца.

Изрезан сетью бледных жил,

Сухой, но тайно благовонный…

Его, наверно, положил

Сюда какой-нибудь влюбленный.

Еще от алых женских губ

Его пылали жарко щеки,

Но взор очей уже был туп,

И мысли холодно-жестоки.

И, верно, дьявольская страсть

В душе вставала, словно пенье,

Что дар любви, цветок, увясть

Был брошен в книге преступленья.

И после, там, в тени аркад,

В великолепьи ночи дивной

Кого заметил тусклый взгляд,

Чей крик но слышался призывный?

Так много тайн хранит любовь,

Так мучат старые гробницы!

Мне ясно кажется, что кровь

Пятнает многие страницы.

И терн сопутствует венцу,

И бремя жизни — злое бремя…

Но что до этого чтецу,

Неутомимому, как время!

Мои мечты… они чисты,

А ты, убийца дальний, кто ты?!

О, пожелтевшие листы,

Шагреневые переплеты!

В ПУТИ

Кончено время игры,

Дважды цветам не цвести.

Тень от гигантской горы

Пала на нашем пути.

Область унынья и слез —

Скалы с обеих сторон

И оголенный утес,

Где распростерся дракон.

Острый хребет его крут,

Вздох его — огненный смерч.

Люди его назовут

Сумрачным именем: Смерть.

Что ж, обратиться нам вспять,

Вспять повернуть корабли,

Чтобы опять испытать

Древнюю скудость земли?

Нет, ни за что, ни за что!

Значит, настала пора.

Лучше слепое Ничто,

Чем золотое Вчера!

Вынем же меч-кладенец,

Дар благосклонных наяд,

Чтоб обрести, наконец

Неотцветающий сад.

СЕМИРАМИДА

Для первых властителей завиден мой жребий,

И боги не так горды.

Столпами из мрамора в пылающем небе

Укрепились мои сады.

Там рощи с цистернами для розовой влаги,

Голубые, нежные мхи,

Рабы и танцовщицы, и мудрые маги,

Короли четырех стихий.

Всё манит и радует, всё ясно и близко,

Всё таит восторг тишины,

Но каждою полночью так страшно и низко

Наклоняется лик луны.

И в сумрачном ужасе от лунного взгляда,

От цепких лунных сетей,

Мне хочется броситься из этого сада

С высоты семисот локтей.

ЧИТАТЕЛЬ КНИГ

Читатель книг, и я хотел найти

Мой тихий рай в покорности сознанья,

Я их любил, те странные пути,

Где нет надежд и нет воспоминанья.

Неутомимо плыть ручьями строк,

В проливы глав вступать нетерпеливо

И наблюдать, как пенится поток,

И слушать гул идущего прилива!

Но вечером… О, как она страшна,

Ночная тень за шкафом, за киотом,

И маятник, недвижный как луна,

Что светит над мерцающим болотом!

АДАМ

Адам, униженный Адам,

Твой бледен лик и взор твой бешен,

Скорбишь ли ты по тем плодам,

Что ты срывал, еще безгрешен?

Скорбишь ли ты о той поре,

Когда, еще ребёнок-дева,

В душистый полдень на горе

Перед тобой плясала Ева?

Теперь ты знаешь тяжкий труд

И дуновенье смерти грозной,

Ты знаешь бешенство минут,

Припоминая слово — «поздно».

И боль жестокую, и стыд,

Неутолимый и бесстрастный,

Который медленно томит,

Который мучит сладострастно.

Ты был в раю, но ты был царь,

И честь была тебе порукой,

За счастье, вспыхнувшее встарь,

Надменный втрое платит мукой.

За то, что не был ты как труп,

Горел, искал и был обманут,

В высоком небе хоры труб

Тебе греметь не перестанут.

В суровой доле будь упрям,

Будь хмурым, бледным и согбенным,

Но не скорби по тем плодам,

Неискупленным и презренным.

ВОИН АРМАГЕДДОНА

Смутную душу мою тяготит

Странный и страшный вопрос:

Можно ли жить, если умер Атрид,

Умер на ложе из роз?

Все, что нам снилось всегда и везде,

Наше желанье и страх,

Все отражалось, как в чистой воде,

В этих спокойных очах.

В мышцах жила несказанная мощь,

Нега — в изгибе колен,

Был он прекрасен, как облако, — вождь

Золотоносных Микен.

Что я? Обломок старинных обид

Дротик, упавший в траву.

Умер водитель народов, Атрид, —

Я же, ничтожный, живу.

Манит прозрачность глубоких озер,

Смотрит с укором заря.

Тягостен, тягостен этот позор —

Жить, потерявши царя!

ВАРВАРЫ

Когда зарыдала страна под немилостью Божьей

И варвары в город вошли молчаливой толпою,

На площади людной царица поставила ложе,

Суровых врагов ожидала царица, нагою.

Трубили герольды. По ветру стремились знамена,

Как листья осенние, прелые, бурые листья.

Роскошные груды восточных шелков и виссона

С краев украшали литые из золота кисти.

Царица была — как пантера суровых безлюдий,

С глазами — провалами темного, дикого счастья.

Под сеткой жемчужной вздымались дрожащие груди,

На смуглых руках и ногах трепетали запястья.

И зов ее мчался, как звоны серебряной лютни:

«Спешите, герои, несущие луки и пращи!

Нигде, никогда не найти вам жены бесприютней,

Чьи жалкие стоны вам будут желанней и слаще!

Спешите, герои, окованы медью и сталью,

Пусть в бедное тело вопьются свирепые гвозди,

И бешенством ваши нальются сердца и печалью

И будут красней виноградных пурпуровых гроздий.

Давно я ждала вас, могучие, грубые люди,

Мечтала, любуясь на зарево ваших становищ.

Идите ж, терзайте для муки расцветшие груди,

Герольд протрубит — не щадите заветных сокровищ.

Серебряный рог, изукрашенный костью слоновьей,

На бронзовом блюде рабы протянули герольду,

Но варвары севера хмурили гордые брови,

Они вспоминали скитанья по снегу и по льду.

Они вспоминали холодное небо и дюны,

В зеленых трущобах веселые щебеты птичьи,

И царственно-синие женские взоры… и струны,

Которыми скальды гремели о женском величьи.

Кипела, сверкала народом широкая площадь,

И южное небо раскрыло свой огненный веер,

Но хмурый начальник сдержал опененную лошадь,

С надменной усмешкой войска повернул он на север.

В МОЙ МОЗГ, В МОЙ ГОРДЫЙ МОЗГ СОБРАЛИСЬ ДУМЫ

В мой мозг, в мой гордый мозг собрались думы,

Как воры ночью в тихий мрак предместий?

Как коршуны, зловещи и угрюмы,

Они столпившись требовали мести.

Я был один. Мечты мои бежали,

Мои глаза раскрылись от волненья,

И я читал на призрачной скрижали

Мои слова, дела и преступленья.

За то, что я спокойными очами

Смотрел на уплывающих к победам,

За то, что я кровавыми устами

Касался уст трепещущих и бледных.

За то, что эти руки, эти пальцы

Не знали плуга, были слишком стройны,

За то, что песни, вечные скитальцы,

Обманывали, были беспокойны, —

За все теперь настало время мести.

Мой лживый, нежный храм слепцы разрушат,

И думы, воры в тишине предместий,

Как нищего, во мгле, меня задушат.

ТЕАТР

Все мы, святые и воры,

Из алтаря и острога

Все мы — смешные актеры

В театре Господа Бога.

Бог восседает на троне,

Смотрит, смеясь, на подмостки,

Звезды на пышном хитоне —

Позолоченные блестки.

Так хорошо и привольно

В ложе предвечного света.

Дева Мария довольна,

Смотрит, склоняясь, в либретто:

«Гамлет? Он должен быть бледным.

Каин? Тот должен быть грубым…»

Зрители внемлют победным

Солнечным, ангельским трубам.

Бог, наклонясь, наблюдает,

К пьесе он полон участья.

Жаль, если Каин рыдает,

Гамлет изведает счастье!

Так не должно быть по плану!

Чтобы блюсти упущенья,

Боли, глухому титану,

Вверил он ход представленья.

Боль вознеслася горою,

Хитрой раскинулась сетью,

Всех, утомленных игрою,

Хлещет кровавою плетью.

Множатся пытки и казни…

И возрастает тревога,

Что, коль не кончится праздник

В театре Господа Бога?!

ПОТОМКИ КАИНА

Он не солгал нам, дух печально-строгий,

Принявший имя утренней звезды,

Когда сказал: «Не бойтесь вышней мзды,

Вкусите плод и будете, как боги».

Для юношей открылись все дороги,

Для старцев — все запретные труды,

Для девушек — янтарные плоды

И белые, как снег, единороги.

Но почему мы клонимся без сил,

Нам кажется, что Кто-то нас забыл,

Нам ясен ужас древнего соблазна,

Когда случайно чья-нибудь рука

Две жердочки, две травки, два древка

Соединит на миг крестообразно?

ДОН-ЖУАН

Моя мечта надменна и проста:

Схватить весло, поставить ногу в стремя

И обмануть медлительное время,

Всегда лобзая новые уста.

А в старости принять завет Христа,

Потупить взор, посыпать пеплом темя

И взять на грудь спасающее бремя

Тяжелого железного креста!

И лишь когда средь оргии победной

Я вдруг опомнюсь, как лунатик бледный,

Испуганный в тиши своих путей,

Я вспоминаю, что, ненужный атом,

Я не имел от женщины детей

И никогда не звал мужчину братом.

ПОПУГАЙ

Я — попугай с Антильских островов,

Но я живу в квадратной келье мага.

Вокруг — реторты, глобусы, бумага,

И кашель старика, и бой часов.

Пусть в час заклятий, в вихре голосов

И в блеске глаз, мерцающих как шпага,

Ерошат крылья ужас и отвага

И я сражаюсь с призраками сов…

Пусть! Но едва под этот свод унылый

Войдет гадать о картах иль о милой

Распутник в раззолоченном плаще, —

Мне грезится корабль в тиши залива,

Я вспоминаю солнце… и вотще

Стремлюсь забыть, что тайна некрасива.

СОН АДАМА

От плясок и песен усталый Адам.

Заснул, неразумный, у Древа Познанья.

Над ним ослепительных звезд трепетанья,

Лиловые тени скользят по лугам,

И дух его сонный летит над лугами,

Внезапно настигнут зловещими снами.

Он видит пылающий ангельский меч,

Что жалит нещадно его и подругу

И гонит из рая в суровую вьюгу,

Где нечем прикрыть им ни бедер, ни плеч…

Как звери, должны они строить жилище,

Пращой и дубиной искать себе пищи.

Обитель труда и болезней… Но здесь

Впервые постиг он с подругой единство.

Подруге — блаженство и боль материнства,

И заступ — ему, чтобы вскапывать весь.

Служеньем Иному прекрасны и грубы,

Нахмурены брови и стиснуты губы.

Вот новые люди… Очерчен их рот,

Их взоры не блещут, и смех их случаен.

За вепрями сильный охотится Каин,

И Авель сбирает маслины и мед,

Но воле не служат они патриаршей:

Пал младший, и в ужасе кроется старший.

И многое видит смущенный Адам:

Он тонет душою в распутстве и неге,

Он ищет спасенья в надежном ковчеге

И строится снова, суров и упрям,

Медлительный пахарь, и воин, и всадник…

Но Бог охраняет его виноградник.

На бурный поток наложил он узду,

Бессонною мыслью постиг равновесье,

Как ястреб врезается он в поднебесье,

У косной земли отнимает руду.

Покорны и тихи, хранят ему книги

Напевы поэтов и тайны религий.

И в ночь волхвований на пышные мхи

К нему для объятий нисходят сильфиды,

К услугам его, отомщать за обиды —

И звездные духи, и духи стихий,

И к солнечным скалам из грозной пучины

Влекут его челн голубые дельфины.

Он любит забавы опасной игры —

Искать в океанах безвестные страны,

Ступать безрассудно на волчьи поляны

И видеть равнину с высокой горы,

Где с узких тропинок срываются козы

И душные, красные клонятся розы.

Он любит и скрежет стального резца,

Дробящего глыбистый мрамор для статуй,

И девственный холод зари розоватой,

И нежный овал молодого лица, —

Когда на холсте под ударами кисти

Ложатся они и светлей, и лучистей.

Устанет и к небу возводит свой взор,

Слепой и кощунственный взор человека:

Там, Богом раскинут от века до века,

Мерцает над ним многозвездный шатер.

Святыми ночами, спокойный и строгий,

Он клонит колена и грезит о Боге.

Он новые мысли, как светлых гостей,

Всегда ожидает из розовой дали,

А с ними, как новые звезды, печали

Еще неизведанных дум и страстей,

Провалы в мечтаньях и ужас в искусстве,

Чтоб сердце болело от тяжких предчувствий.

И кроткая Ева, игрушка богов,

Когда-то ребенок, когда-то зарница,

Теперь для него молодая тигрица,

В зловещем мерцаньи ее жемчугов,

Предвестница бури, и крови, и страсти,

И радостей злобных, и хмурых несчастий.

Так золото манит и радует взгляд,

Но в золоте темные силы таятся,

Они управляют рукой святотатца

И в братские кубки вливают свой яд,

Не в силах насытить, смеются и мучат,

И стонам и крикам неистовым учат.

Он борется с нею. Коварный, как змей,

Ее он опутал сетями соблазна.

Вот Ева — блудница, лепечет бессвязно,

Вот Ева — святая, с печалью очей,

То лунная дева, то дева земная,

Но вечно и всюду чужая, чужая.

И он, наконец, беспредельно устал,

Устал и смеяться и плакать без цели;

Как лебеди, стаи веков пролетели,

Играли и пели, он их не слыхал;

Спокойный и строгий, на мраморных скалах,

Он молится Смерти, богине усталых:

«Узнай, Благодатная, волю мою:

На степи земные, на море земное,

На скорбное сердце мое заревое

Пролей смертоносную влагу свою.

Довольно бороться с безумьем и страхом.

Рожденный из праха, да буду я прахом!»

И, медленно рея багровым хвостом,

Помчалась к земле голубая комета.

И страшно Адаму, и больно от света,

И рвет ему мозг нескончаемый гром.

Вот огненный смерч перед ним закрутился,

Он дрогнул и крикнул… и вдруг пробудился.

Направо — сверкает и пенится Тигр,

Налево — зеленые воды Евфрата,

Долина серебряным блеском объята,

Тенистые отмели манят для игр,

И Ева кричит из весеннего сада:

«Ты спал и проснулся… Я рада, я рада!»

У БЕРЕГА

Сердце — улей, полный сотами,

Золотыми, несравненными!

Я борюсь с водоворотами

И клокочущими пенами.

Я трирему с грудью острою

В буре бешеной измучаю,

Но домчусь к родному острову

С грозовою сизой тучею.

Я войду в дома просторные,

Сердце встречами обрадую

И забуду годы черные,

Проведенные с Палладою.

Так! Но кто, подобный коршуну,

Над моей душою носится,

Словно манит к року горшему,

С новой кручи в бездну броситься?

В корабле раскрылись трещины,

Море взрыто ураганами,

Берега, что мне обещаны,

Исчезают за туманами.

И шепчу я, робко слушая

Вой над водною пустынею:

«Нет, союза не нарушу я

С необорною богинею».

ИЗБИЕНИЕ ЖЕНИХОВ

Только над городом месяц двурогий

Остро прорезал вечернюю мглу,

Встал Одиссей на высоком пороге,

В грудь Антиноя он бросил стрелу.

Чаша упала из рук Антиноя,

Очи окутал кровавый туман,

Легкая дрожь… и не стало героя,

Лучшего юноши греческих стран.

Схвачены ужасом, встали другие,

Робко хватаясь за щит и за меч.

Тщетно! Уверены стрелы стальные,

Злобно-насмешлива царская речь:

«Что же, князья знаменитой Итаки,

Что не спешите вы встретить царя,

Жертвенной кровью священные знаки

Запечатлеть у его алтаря?

Вы истребляли под грохот тимпанов

Все, что мне было богами дано,

Тучных быков, круторогих баранов,

С кипрских холмов золотое вино.

Льстивые речи шептать Пенелопе,

Ночью ласкать похотливых рабынь —

Слаще, чем биться под музыку копий,

Плавать над ужасом водных пустынь!

Что обо мне говорить вы могли бы?

— Он никогда не вернется домой,

Труп его съели безглазые рыбы

В самой бездонной пучине морской. —

Как? Вы хотите платить за обиды?

Ваши дворцы предлагаете мне?

Я бы не принял и всей Атлантиды,

Всех городов, погребенных на дне!

Звонко поют окрыленные стрелы,

Мерно блестит угрожающий меч,

Все вы, князья, и трусливый и смелый,

Белою грудой готовитесь лечь.

Вот Евримах, низкорослый и тучный,

Бледен… бледнее он мраморных стен,

В ужасе бьется, как овод докучный,

Юною девой захваченный в плен.

Вот Антином… разъяренные взгляды…

Сам он громаден и грузен, как слон,

Был бы он первым героем Эллады,

Если бы с нами отплыл в Илион.

Падают, падают тигры и лани

И никогда не поднимутся вновь.

Что это? Брошены красные ткани,

Или, дымясь, растекается кровь?

Ну, собирайся со мною в дорогу,

Юноша светлый, мой сын Телемах!

Надо служить беспощадному богу,

Богу Тревоги на черных путях.

Снова полюбим влекущую даль мы

И золотой от луны горизонт,

Снова увидим священные пальмы

И опененный, клокочущий Понт.

Пусть незапятнано ложе царицы, —

Грешные к ней прикасались мечты.

Чайки белей и невинней зарницы

Темной и страшной ее красоты».

ОДИССЕЙ У ЛАЭРТА

Еще один старинный долг,

Мой рок, еще один священный!

Я не убийца, я не волк,

Я чести сторож неизменный.

Лица морщинистого черт

В уме не стерли вихри жизни.

Тебя приветствую, Лаэрт,

В твоей задумчивой отчизне.

Смотрю: украсили сады

Холмов утесистые скаты.

Какие спелые плоды,

Как сладок запах свежей мяты!

Я слезы кротости пролью,

Я сердце к счастью приневолю,

Я земно кланяюсь ручью,

И бедной хижине, и полю.

И сладко мне, и больно мне

Сидеть с тобой на козьей шкуре,

Я верю — боги в тишине,

А не в смятеньи и не в буре.

Но что мне розовых харит

Неисчислимые услады?!

Над морем встал алмазный щит

Богини воинов, Паллады.

Старик, спеша отсюда прочь,

Последний раз тебя целую

И снова ринусь грудью в ночь

Увидеть бездну грозовую.

Но в час, как Зевсовой рукой

Мой черный жребий будет вынут,

Когда предсмертною тоской

Я буду навзничь опрокинут,

Припомню я не день войны,

Не праздник в пламени и дыме,

Не ласки знойные жены,

Увы, делимые с другими, —

Тебя, твой миртовый венец,

Глаза, безоблачнее неба,

И с нежным именем «отец»

Сойду в обители Эреба.

ЗАВЕЩАНИЕ

Очарован соблазнами жизни,

Не хочу я растаять во мгле,

Не хочу я вернуться к отчизне,

К усыпляющей, мертвой земле.

Пусть высоко на розовой влаге

Вечереющих горных озер

Молодые и строгие маги

Кипарисовый сложат костер

И покорно, склоняясь, положат

На него мой закутанный труп,

Чтоб смотрел я с последнего ложа

С затаенной усмешкою губ.

И когда заревое чуть тронет

Темным золотом мраморный мол,

Пусть задумчивый факел уронит

Благовонье пылающих смол.

И свирель тишину опечалит,

И серебряный гонг заревет,

В час, когда задрожит и отчалит

Огневеющий траурный плот.

Словно демон в лесу волхвований,

Снова вспыхнет мое бытие,

От мучительных красных лобзаний

Зашевелится тело мое.

И пока к пустоте или раю

Необорный не бросит меня,

Я еще один раз отпылаю

Упоительной жизнью огня.

ОЗЕРА

Я счастье разбил с торжеством святотатца,

И нет ни тоски, ни укора,

Но каждою ночью так ясно мне снятся

Большие, ночные озера.

На траурно-черных волнах ненюфары,

Как думы мои, молчаливы,

И будят забытые, грустные чары

Серебряно-белые ивы.

Луна освещает изгибы дороги,

И видит пустынное поле,

Как я задыхаюсь в тяжелой тревоге

И пальцы ломаю до боли.

Я вспомню, и что-то должно появиться,

Как в сумрачной драме развязка:

Печальная девушка, белая птица

Иль странная, нежная сказка.

И новое солнце заблещет в тумане,

И будут стрекозами тени,

И гордые лебеди древних сказаний

На белые выйдут ступени.

Но мне не припомнить. Я, слабый, бескрылый,

Смотрю на ночные озера

И слышу, как волны лепечут без силы

Слова рокового укора.

Проснусь, и как прежде уверены губы,

Далеко и чуждо ночное,

И так по-земному прекрасны и грубы

Минуты труда и покоя.

СТАРЫЙ КОНКВИСТАДОР

Углубясь в неведомые горы,

Заблудился старый конквистадор,

В дымном небе плавали кондоры,

Нависали снежные громады.

Восемь дней скитался он без пищи,

Конь издох, но под большим уступом

Он нашел уютное жилище,

Чтоб не разлучаться с милым трупом.

Там он жил в тени сухих смоковниц

Песни пел о солнечной Кастилье,

Вспоминал сраженья и любовниц,

Видел то пищали, то мантильи.

Как всегда, был дерзок и спокоен

И не знал ни ужаса, ни злости,

Смерть пришла, и предложил ей воин

Поиграть в изломанные кости.

ПРАВЫЙ ПУТЬ

В муках и пытках рождается слово,

Робкое, тихо проходит по жизни,

Странник оно, из ковша золотого

Пьющий остатки на варварской тризне.

Выйдешь к природе! Природа враждебна,

Все в ней пугает, всего в ней помногу,

Вечно звучит в ней фанфара молебна

Не твоему и ненужному Богу.

Смерть? Но сперва эту сказку поэта

Взвесь осторожно и мудро исчисли, —

Жалко не будет ни жизни, ни света,

Но пожалеешь о царственной мысли.

Что ж, это путь величавый и строгий:

Плакать с осенним пронзительным ветром,

С нищими нищим таиться в берлоге,

Хмурые думы оковывать метром.

ОРЕЛ

Орёл летел все выше и вперед

К Престолу Сил сквозь звездные преддверья,

И был прекрасен царственный полет,

И лоснились коричневые перья.

Где жил он прежде? Может быть в плену,

В оковах королевского зверинца,

Кричал, встречая девушку-весну,

Влюбленную в задумчивого принца.

Иль, может быть, в берлоге колдуна,

Когда глядел он в узкое оконце,

Его зачаровала вышина

И властно превратила сердце в солнце.

Не все ль равно?! Играя и маня,

Лазурное вскрывалось совершенство,

И он летел три ночи и три дня

И умер, задохнувшись от блаженства.

Он умер, да! Но он не мог упасть,

Войдя в круги планетного движенья.

Бездонная внизу зияла пасть,

Но были слабы силы притяженья.

Лучами был пронизан небосвод,

Божественно-холодными лучами,

Не зная тленья, он летел вперед,

Смотрел на звезды мертвыми очами.

Не раз в бездонность рушились миры,

Не раз труба архангела трубила,

Но не была добычей для игры

Его великолепная могила.

ВОРОТА РАЯ

Не семью печатями алмазными

В Божий рай замкнулся вечный вход,

Он не манит блеском и соблазнами,

И его не ведает народ.

Это дверь в стене, давно заброшенной,

Камни, мох, и больше ничего,

Возле — нищий, словно гость непрошенный,

И ключи у пояса его.

Мимо едут рыцари и латники,

Трубный вой, бряцанье серебра,

И никто не взглянет на привратника,

Светлого апостола Петра.

Все мечтают: «Там, у Гроба Божия,

Двери рая вскроются для нас,

На горе Фаворе, у подножия,

Прозвенит обетованный час».

Так проходит медленное чудище,

Завывая, трубит звонкий рог,

И апостол Петр в дырявом рубище,

Словно нищий, бледен и убог.

КОЛДУНЬЯ

Она колдует тихой ночью

У потемневшего окна

И страстно хочет, чтоб воочью

Ей тайна сделалась видна.

Как бред, мольба ее бессвязна,

Но мысль упорна и горда,

Она не ведает соблазна

И не отступит никогда.

Внизу… там дремлет город пестрый

И кто-то слушает и ждет,

Но меч, уверенный и острый,

Он тоже знает свой черед.

На мертвой площади, где серо

И сонно падает роса,

Живет неслыханная вера

В ее ночные чудеса.

Но тщетен зов ее кручины,

Земля всё та же, что была,

Вот солнце выйдет из пучины

И позолотит купола.

Ночные тени станут реже,

Прольется гул, как ропот вод,

И в сонный город ветер свежий

Прохладу моря донесет.

И меч сверкнет, и кто-то вскрикнет,

Кого-то примет тишина,

Когда усталая поникнет

У заалевшего окна.

ВЕЧЕР

Еще один ненужный день,

Великолепный и ненужный!

Приди, ласкающая тень,

И душу смутную одень

Своею ризою жемчужной.

И ты пришла… ты гонишь прочь

Зловещих птиц — мои печали.

О, повелительница ночь,

Никто не в силах превозмочь

Победный шаг твоих сандалий!

От звезд слетает тишина,

Блестит луна — твое запястье,

И мне во сне опять дана

Обетованная страна —

Давно оплаканное счастье.

РОЩИ ПАЛЬМ И ЗАРОСЛИ АЛОЭ

Рощи пальм и заросли алоэ,

Серебристо-матовый ручей,

Небо, бесконечно-голубое,

Небо, золотое от лучей.

И чего еще ты хочешь, сердце?

Разве счастье — сказка или ложь?

Для чего ж соблазнам иноверца

Ты себя покорно отдаешь?

Разве снова хочешь ты отравы,

Хочешь биться в огненном бреду,

Разве ты не властно жить, как травы

В этом упоительном саду?

У МЕНЯ НЕ ЖИВУТ ЦВЕТЫ

У меня не живут цветы,

Красотой их на миг я обманут,

Постоят день, другой, и завянут,

У меня не живут цветы.

Да и птицы здесь не живут,

Только хохлятся скорбно и глухо,

А на утро — комочек из пуха…

Даже птицы здесь не живут.

Только книги в восемь рядов,

Молчаливые, грузные томы,

Сторожат вековые истомы,

Словно зубы в восемь рядов.

Мне продавший их букинист,

Помню, был и горбатым, и нищим…

…Торговал за проклятым кладбищем

Мне продавший их букинист.

ЭТО БЫЛО НЕ РАЗ

Это было не раз, это будет не раз

В нашей битве глухой и упорной:

Как всегда, от меня ты теперь отреклась,

Завтра, знаю, вернешься покорной.

Но зато не дивись, мой враждующий друг,

Враг мой, схваченный темной любовью,

Если стоны любви будут стонами мук,

Поцелуи — окрашены кровью.

СТАРИНА

Вот парк с пустынными опушками

Где сонных трав печальна зыбь,

Где поздно вечером с лягушками

Перекликаться любит выпь.

Вот дом, старинный и некрашеный,

В нем словно плавает туман,

В нем залы гулкие украшены

Изображением пейзан.

Тревожный сон… Но сон о небе ли?

Нет! На высоком чердаке

Как ряд скелетов — груды мебели

В пыли почиют и тоске.

Мне суждено одну тоску нести,

Где дед раскладывал пасьянс

И где влюблялись тетки в юности

И танцевали контреданс.

И сердце мучится бездомное,

Что им владеет лишь одна

Такая скучная и темная,

Незолотая старина.

…Теперь бы кручи необорные,

Снега серебряных вершин,

Да тучи сизые и черные

Над гулким грохотом лавин!

ОН ПОКЛЯЛСЯ В СТРОГОМ ХРАМЕ

Он поклялся в строгом храме

Перед статуей Мадонны,

Что он будет верен даме,

Той, чьи взоры непреклонны.

И забыл о тайном браке,

Всюду ласки расточая,

Ночью был зарезан в драке

И пришел к преддверьям рая.

«Ты ль в Моем не клялся храме, —

Прозвучала речь Мадонны, —

Что ты будешь верен даме,

Той, чьи взоры непреклонны?

Отойди, не эти жатвы

Собирает Царь Небесный.

Кто нарушил слово клятвы,

Гибнет, Богу неизвестный».

Но, печальный и упрямый,

Он припал к ногам Мадонны:

«Я нигде не встретил дамы,

Той, чьи взоры непреклонны».

МУЗЫ, РЫДАТЬ ПЕРЕСТАНЬТЕ

Музы, рыдать перестаньте,

Грусть вашу в песнях излейте,

Спойте мне песню о Данте

Или сыграйте на флейте.

Дальше, докучные фавны,

Музыки нет в вашем кличе!

Знаете ль вы, что недавно

Бросила рай Беатриче,

Странная белая роза

В тихой вечерней прохладе…

Что это? Снова угроза

Или мольба о пощаде?

Жил беспокойный художник.

В мире лукавых обличий —

Грешник, развратник, безбожник,

Но он любил Беатриче.

Тайные думы поэта

В сердце его прихотливом

Стали потоками света,

Стали шумящим приливом.

Музы, в сонете-брильянте

Странную тайну Отметьте,

Спойте мне песню о Данте

И Габриеле Россетти.

В МОИХ САДАХ - ЦВЕТЫ, В ТВОИХ - ПЕЧАЛЬ

В моих садах — цветы, в твоих — печаль.

Приди ко мне, прекрасною печалью

Заворожи, как дымчатой вуалью,

Моих садов мучительную даль.

Ты — лепесток иранских белых роз,

Войди сюда, в сады моих томлений,

Чтоб не было порывистых движений,

Чтоб музыка была пластичных поз,

Чтоб пронеслось с уступа на уступ

Задумчивое имя Беатриче

И чтоб не хор мэнад, а хор девичий

Пел красоту твоих печальных губ.

ПОЩАДИ, НЕ ДОВОЛЬНО ЛИ ЖАЛЯЩЕЙ БОЛИ

Пощади, не довольно ли жалящей боли,

Темной пытки отчаянья, пытки стыда!

Я оставил соблазн роковых своеволий,

Усмиренный, покорный, я твой навсегда.

Слишком долго мы были затеряны в безднах,

Волны-звери, подняв свой мерцающий горб,

Нас крутили и били в объятьях железных

И бросали на скалы, где пряталась скорбь.

Но теперь, словно белые кони от битвы,

Улетают клочки грозовых облаков.

Если хочешь, мы выйдем для общей молитвы

На хрустящий песок золотых островов.

Я НЕ БУДУ ТЕБЯ ПРОКЛИНАТЬ

Я не буду тебя проклинать,

Я печален печалью разлуки,

Но хочу и теперь целовать

Я твои уводящие руки.

Все свершилось, о чем я мечтал

Еще мальчиком странно-влюбленным,

Я увидел блестящий кинжал

В этих милых руках обнаженным.

Ты подаришь мне смертную дрожь,

А не бледную дрожь сладострастья,

И меня навсегда уведешь

К островам совершенного счастья.

МОЛИТВА

Солнце свирепое, солнце грозящее,

Бога, в пространствах идущего,

Лицо сумасшедшее,

Солнце, сожги настоящее

Во имя грядущего,

Но помилуй прошедшее!

НА ПОЛЯРНЫХ МОРЯХ И НА ЮЖНЫХ

На полярных морях и на южных,

По изгибам зеленых зыбей,

Меж базальтовых скал и жемчужных

Шелестят паруса кораблей.

Быстрокрылых ведут капитаны,

Открыватели новых земель,

Для кого не страшны ураганы,

Кто изведал мальстремы и мель,

Чья не пылью затерянных хартий, —

Солью моря пропитана грудь,

Кто иглой на разорванной карте

Отмечает свой дерзостный путь

И, взойдя на трепещущий мостик,

Вспоминает покинутый порт,

Отряхая ударами трости

Клочья пены с высоких ботфорт,

Или, бунт на борту обнаружив,

Из-за пояса рвет пистолет,

Так что сыпется золото с кружев,

С розоватых брабантских манжет.

Пусть безумствует море и хлещет,

Гребни волн поднялись в небеса,

Ни один пред грозой не трепещет,

Ни один не свернет паруса.

Разве трусам даны эти руки,

Этот острый, уверенный взгляд

Что умеет на вражьи фелуки

Неожиданно бросить фрегат,

Меткой пулей, острогой железной

Настигать исполинских китов

И приметить в ночи многозвездной

Охранительный свет маяков?

ВЫ ВСЕ, ПАЛАДИНЫ ЗЕЛЕНОГО ХРАМА...

Вы все, паладины Зеленого Храма,

Над пасмурным морем следившие румб,

Гонзальво и Кук, Лаперуз и де-Гама,

Мечтатель и царь, генуэзец Колумб!

Ганнон Карфагенянин, князь Сенегамбий,

Синдбад-Мореход и могучий Улисс,

О ваших победах гремят в дифирамбе

Седые валы, набегая на мыс!

А вы, королевские псы, флибустьеры,

Хранившие золото в темном порту,

Скитальцы арабы, искатели веры

И первые люди на первом плоту!

И все, кто дерзает, кто хочет, кто ищет,

Кому опостылели страны отцов,

Кто дерзко хохочет, насмешливо свищет,

Внимая заветам седых мудрецов!

Как странно, как сладко входить в ваши грезы,

Заветные ваши шептать имена,

И вдруг догадаться, какие наркозы

Когда-то рождала для вас глубина!

И кажется — в мире, как прежде, есть страны,

Куда не ступала людская нога,

Где в солнечных рощах живут великаны

И светят в прозрачной воде жемчуга.

С деревьев стекают душистые смолы,

Узорные листья лепечут: «Скорей,

Здесь реют червонного золота пчелы,

Здесь розы краснее, чем пурпур царей!»

И карлики с птицами спорят за гнезда,

И нежен у девушек профиль лица…

Как будто не все пересчитаны звезды,

Как будто наш мир не открыт до конца!

ТОЛЬКО ГЛЯНЕТ СКВОЗЬ УТЕСЫ

Только глянет сквозь утесы

Королевский старый форт,

Как веселые матросы

Поспешат в знакомый порт.

Там, хватив в таверне сидру,

Речь ведет болтливый дед,

Что сразить морскую гидру

Может черный арбалет.

Темнокожие мулатки

И гадают, и поют,

И несется запах сладкий

От готовящихся блюд.

А в заплеванных тавернах

От заката до утра

Мечут ряд колод неверных

Завитые шулера.

Хорошо по докам порта

И слоняться, и лежать,

И с солдатами из форта

Ночью драки затевать.

Иль у знатных иностранок

Дерзко выклянчить два су,

Продавать им обезьянок

С медным обручем в носу.

А потом бледнеть от злости

Амулет зажать в полу,

Вы проигрывая в кости

На затоптанном полу.

Но смолкает зов дурмана,

Пьяных слов бессвязный лет,

Только рупор капитана

Их к отплытью призовет.

НО В МИРЕ ЕСТЬ ИНЫЕ ОБЛАСТИ

Но в мире есть иные области,

Луной мучительной томимы.

Для высшей силы, высшей доблести

Они навек недостижимы.

Там волны с блесками и всплесками

Непрекращаемого танца,

И там летит скачками резкими

Корабль Летучего Голландца.

Ни риф, ни мель ему не встретятся,

Но, знак печали и несчастий,

Огни святого Эльма светятся,

Усеяв борт его и снасти.

Сам капитан, скользя над бездною,

За шляпу держится рукою,

Окровавленной, но железною,

В штурвал вцепляется — другою.

Как смерть, бледны его товарищи,

У всех одна и та же дума.

Так смотрят трупы на пожарище,

Невыразимо и угрюмо.

И если в час прозрачный, утренний

Пловцы в морях его встречали,

Их вечно мучил голос внутренний

Слепым предвестием печали.

Ватаге буйной и воинственной

Так много сложено историй,

Но всех страшней и всех таинственней

Для смелых пенителей моря —

О том, что где-то есть окраина —

Туда, за тропик Козерога! —

Где капитана с ликом Каина

Легла ужасная дорога.

РЫЦАРЬ С ЦЕПЬЮ

Слышу гул и завыванье призывающих рогов,

И я снова конквистадор, покоритель городов.

Словно раб, я был закован, жил, униженный, в плену,

И забыл, неблагодарный, про могучую весну.

А она пришла, ступая над рубинами цветов,

И, ревнивая, разбила сталь мучительных оков.

Я опять иду по скалам, пью студеные струи,

Под дыханьем океана раны зажили мои.

Но, вступая, обновленный, в неизвестную страну,

Ничего я не забуду, ничего не прокляну.

И, чтоб помнить каждый подвиг, — и возвышенность, и степь, —

Я к серебряному шлему прикую стальную цепь

ЗАВОДИ

Солнце скрылось на западе

За полями обетованными,

И стали тихие заводи

Синими и благоуханными.

Сонно дрогнул камыш,

Пролетела летучая мышь,

Рыба плеснулась в омуте…

… И направились к дому те,

У кого есть дом

С голубыми ставнями,

С креслами давними

И круглым чайным столом.

Я один остался на воздухе

Смотреть на сонную заводь,

Где днем так отрадно плавать,

А вечером плакать,

Потому что я люблю Тебя, Господи.

АНДРОГИН

Тебе никогда не устанем молиться,

Немыслимо-дивное Бог-Существо.

Мы знаем, Ты здесь, Ты готов проявиться,

Мы верим, мы верим в Твое торжество.

Подруга, я вижу, ты жертвуешь много,

Ты в жертву приносишь себя самое,

Ты тело даешь для Великого Бога,

Изысканно-нежное тело свое.

Спеши же, подруга! Как духи, нагими,

Должны мы исполнить старинный обет,

Шепнуть, задыхаясь, забытое Имя

И, вздрогнув, услышать желанный ответ.

Я вижу, ты медлишь, смущаешься… Что же?!

Пусть двое погибнут, чтоб ожил один,

Чтоб странным и светлым с безумного ложа,

Как феникс из пламени, встал Андрогин.

И воздух — как роза, и мы — как виденья,

То близок к отчизне своей пилигрим…

И верь! Не коснется до нас наслажденье

Бичом оскорбительно-жгучим своим.

КЕНГУРУ

Утро девушки

Сон меня сегодня не разнежил,

Я проснулась рано поутру

И пошла, вдыхая воздух свежий,

Посмотреть ручного кенгуру.

Он срывал пучки смолистых игол,

Глупый, для чего-то их жевал,

И смешно, смешно ко мне запрыгал,

И еще смешнее закричал.

У него так неуклюжи ласки

Но и я люблю ласкать его,

Чтоб его коричневые глазки

Мигом осветило торжество.

А потом, охвачена истомой,

Я мечтать уселась на скамью;

Что ж нейдет он, дальний, незнакомый,

Тот один, которого люблю!

Мысли так отчетливо ложатся,

Словно тени листьев поутру.

Я хочу к кому-нибудь ласкаться,

Как ко мне ласкался кенгуру.

ТЫ ПОМНИШЬ ДВОРЕЦ ВЕЛИКАНОВ

Ты помнишь дворец великанов,

В бассейне серебряных рыб,

Аллеи высоких платанов

И башни из каменных глыб?

Как конь золотистый у башен,

Играя, вставал на дыбы,

И белый чепрак был украшен

Узорами тонкой резьбы?

Ты помнишь, у облачных впадин

С тобою нашли мы карниз,

Где звезды, как горсть виноградин,

Стремительно падали вниз?

Теперь, о скажи, не бледнея,

Теперь мы с тобою не те,

Быть может, сильней и смелее,

Но только чужие мечте.

У нас, как точеные, руки,

Красивы у нас имена,

Но мертвой, томительной скуке

Душа навсегда отдана.

И мы до сих пор не забыли,

Хоть нам и дано забывать,

То время, когда мы любили,

Когда мы умели летать.

МАЭСТРО

В красном фраке с галунами,

Надушенный, встал маэстро,

Он рассыпал перед нами

Звуки легкие оркестра.

Звуки мчались и кричали,

Как виденья, как гиганты,

И метались в гулкой зале,

И роняли бриллианты.

К золотым сбегали рыбкам,

Что плескались там, в бассейне,

И по девичьим улыбкам

Плыли тише и лилейней.

Созидали башни храмам

Голубеющего рая

И ласкали плечи дамам,

Улыбаясь и играя.

А потом с веселой дрожью,

Закружившись вкруг оркестра,

Тихо падали к подножью

Надушенного маэстро.

ХРИСТОС

Он идет путем жемчужным

По садам береговым,

Люди заняты ненужным,

Люди заняты земным.

«Здравствуй, пастырь! Рыбарь, здравствуй!

Вас зову я навсегда,

Чтоб блюсти иную паству

И иные невода.

«Лучше ль рыбы или овцы

Человеческой души?

Вы, небесные торговцы,

Не считайте барыши!

Ведь не домик в Галилее

Вам награда за труды, —

Светлый рай, что розовее

Самой розовой звезды.

Солнце близится к притину,

Слышно веянье конца,

Но отрадно будет Сыну

В Доме Нежного Отца».

Не томит, не мучит выбор,

Что пленительней чудес?!

И идут пастух и рыбарь

За искателем небес.

СКАЗОЧНОЕ

Ярче золота вспыхнули дни,

И бежала Медведица-ночь.

Догони её, князь, догони,

Зааркань и к седлу приторочь!

Через лес, через ров, через гать

Устремилась она к колдуну,

Чтоб с недобрым гадать, волхвовать

И губить молодую весну.

Догони её, князь, догони,

Не жалей дорогого коня.

Посмотри: усмехаются пни,

В тёмных дуплах мерцанье огня.

Зааркань и к седлу приторочь,

А потом в голубом терему

Укажи на Медведицу-ночь

Богатырскому Псу своему.

Мёртвой хваткой вцепляется Пёс,

Он отважен, силён и хитёр,

Он звериную злобу донёс

К колдунам с незапамятных пор.

И Великая Радость, смеясь,

На узорное ступит крыльцо,

Тихо молвит: «люблю тебя, князь,

Для тебя я открыла лицо».

ОХОТА

Князь вынул бич и кинул клич —

Грозу охотничьих добыч,

И белый конь, душа погонь,

Ворвался в стынущую сонь.

Удар копыт в снегу шуршит,

И зверь встает, и зверь бежит,

Но не спастись ни в глубь, ни в высь,

Как змеи, стрелы понеслись.

Их легкий взмах наводит страх

На неуклюжих россомах,

Грызет их медь седой медведь,

Но все же должен умереть.

И, легче птиц, склоняясь ниц,

Князь ищет четкий след лисиц.

Но вечер ал, и князь устал,

Прилег на мох и задремал,

Не дремлет конь, его не тронь,

Огонь в глазах его, огонь.

И, волк равнин, подходит финн,

Туда, где дремлет властелин,

А ночь светла, земля бела,

Господь, спаси его от зла!

МНЕ СНИЛОСЬ

Мне снилось: мы умерли оба,

Лежим с успокоенным взглядом,

Два белые, белые гроба

Поставлены рядом.

Когда мы сказали — довольно?

Давно ли, и что это значит?

Но странно, что сердцу не больно,

Что сердце не плачет.

Бессильные чувства так странны,

Застывшие мысли так ясны,

И губы твои не желанны,

Хоть вечно прекрасны.

Свершилось: мы умерли оба,

Лежим с успокоенным взглядом,

Два белые, белые гроба

Поставлены рядом.

ПОКОРНОСТЬ

Только усталый достоин молиться богам,

Только влюблённый — ступать по весенним лугам!

На небе звезды, и тихая грусть на земле,

Тихое «пусть» прозвучало и тает во мгле.

Это — покорность! Приди и склонись надо мной,

Бледная дева под траурно-черной фатой!

Край мой печален, затерян в болотной глуши,

Нету прекраснее края для скорбной души.

Вон порыжевшие кочки и мокрый овраг,

Я для него отрекаюсь от призрачных благ.

Что я: влюблён или просто смертельно устал?

Так хорошо, что мой взор, наконец, отблистал!

Тихо смотрю, как степная колышется зыбь,

Тихо внимаю, как плачет болотная выпь.

УХОДЯЩЕЙ

Не медной музыкой фанфар,

Не грохотом рогов

Я мой приветствовал пожар

И сон твоих шагов. —

Сковала бледные уста

Святая Тишина,

И в небе знаменем Христа

Сияла нам луна.

И рокотали соловьи

О Розе Горних Стран,

Когда глаза мои, твои

Заворожил туман.

И вот теперь, когда с тобой

Я здесь последний раз,

Слезы ни флейта, ни гобой

Не вызовут из глаз.

Теперь душа твоя мертва,

Мечта твоя темна,

А мне все те ж твердит слова

Святая Тишина

Соединяющий тела

Их разлучает вновь,

Но будет жизнь моя светла,

Пока жива любовь.

СВИДАНИЕ

Сегодня ты придешь ко мне,

Сегодня я пойму,

Зачем так странно при луне

Остаться одному.

Ты остановишься, бледна,

И тихо сбросишь плащ.

Не так ли полная луна

Встает из темных чащ?

И, околдованный луной,

Окованный тобой,

Я буду счастлив тишиной

И мраком, и судьбой.

Так зверь безрадостных лесов,

Почуявший весну,

Внимает шороху часов

И смотрит на луну,

И тихо крадется в овраг

Будить ночные сны,

И согласует легкий шаг

С движением луны.

Как он, и я хочу молчать,

Тоскуя и любя,

С тревогой древнею встречать

Мою луну, тебя.

Проходит миг, ты не со мной,

И снова день и мрак,

Но, обожженная луной,

Душа хранит твой знак.

Соединяющий тела

Их разлучает вновь,

Но, как луна, всегда светла

Полночная любовь.

МАРКИЗ ДЕ КАРАБАС

Весенний лес певуч и светел,

Черны и радостны поля.

Сегодня я впервые встретил

За старой ригой журавля.

Смотрю на тающую глыбу,

На отблеск розовых зарниц,

А умный кот мой ловит рыбу

И в сеть заманивает птиц.

Он знает след хорька и зайца,

Лазейки сквозь камыш к реке,

И так вкусны сорочьи яйца,

Им испеченные в песке.

Когда же роща тьму прикличет,

Туман уронит капли рос

И задремлю я, он мурлычет,

Уткнув мне в руку влажный нос:

«Мне сладко вам служить. За вас

Я смело миру брошу вызов.

Ведь вы маркиз де Карабас,

Потомок самых древних рас,

Средь всех отличенный маркизов.

И дичь в лесу, и сосны гор,

Богатых золотом и медью,

И нив желтеющих простор,

И рыба в глубине озер

Принадлежат вам по наследью.

Зачем же спите вы в норе,

Всегда причудливый ребенок,

Зачем не жить вам при дворе,

Не есть и пить на серебре

Средь попугаев и болонок?!»

Мой добрый кот, мой кот ученый

Печальный подавляет вздох

И лапкой белой и точеной,

Сердясь, вычесывает блох.

На утро снова я под ивой

(В ее корнях такой уют)

Рукой рассеянно-ленивой

Бросаю камни в дымный пруд.

Как тяжелы они, как метки,

Как по воде они скользят!

…И в каждой травке, в каждой ветке

Я мой встречаю маркизат.

ПУТЕШЕСТВИЕ В КИТАЙ

Воздух над нами чист и звонок,

В житницу вол отвез зерно,

Отданный повару пал ягненок,

В медных ковшах играет вино.

Что же тоска нам сердце гложет,

Что мы пытаем бытие?

Лучшая девушка дать не может

Больше того, что есть у нее.

Все мы знавали злое горе,

Бросили все заветный рай,

Все мы, товарищи, верим в море,

Можем отплыть в далекий Китай.

Только не думать! Будет счастье

В самом крикливом какаду,

Душу исполнит нам жгучей страстью

Смуглый ребенок в чайном саду.

В розовой пене встретим даль мы,

Нас испугает медный лев.

Что нам пригрезится в ночь у пальмы,

Как опьянят нас соки дерев?

Праздником будут те недели,

Что проведем на корабле…

Ты ли не опытен в пьяном деле,

Вечно румяный, мэтр Раблэ?

Грузный, как бочки вин токайских,

Мудрость свою прикрой плащом,

Ты будешь пугалом дев китайских,

Бедра обвив зеленым плющом.

Будь капитаном. Просим! Просим!

Вместо весла вручаем жердь…

Только в Китае мы якорь бросим,

Хоть на пути и встретим смерть!

СЕВЕРНЫЙ РАДЖА

1.

Она простерлась, неживая,

Когда замышлен был набег,

Ее сковали грусть без края

И синий лед, и белый снег.

Но и задумчивые ели

В цветах серебряной луны,

Всегда тревожные, хотели

Святой по-новому весны.

И над страной лесов и гатей

Сверкнула золотом заря, —

То шли бесчисленные рати

Непобедимого царя.

Он жил на сказочных озерах,

Дитя брильянтовых раджей,

И радость светлая во взорах,

И губы лотуса свежей.

Но, сына царского, на север

Его таинственно влечет:

Он хочет в поле видеть клевер,

В сосновых рощах желтый мед.

Гудит земля, оружье блещет,

Трубят военные слоны,

И сын полуночи трепещет

Пред сыном солнечной страны.

Се — царь! Придите и поймите

Его спасающую сеть,

В кипучий вихрь его событий

Спешите кануть и сгореть.

Легко сгореть и встать иными,

Ступить на новую межу,

Чтоб встретить в пламени и дыме

Владыку севера, Раджу.

2.

Он встал на крайнем берегу,

И было хмуро побережье,

Едва чернели на снегу

Следы глубокие, медвежьи.

Да в отдаленной полынье

Плескались рыжие тюлени,

Да небо в розовом огне

Бросало ровный свет без тени.

Он обернулся… там, во мгле

Дрожали зябнущие парсы

И, обессилев, на земле

Валялись царственные барсы,

А дальше падали слоны,

Дрожа, стонали, как гиганты,

И лился мягкий свет луны

На их уборы, их брильянты.

Но людям, павшим перед ним,

Царь кинул гордое решенье:

«Мы в царстве снега создадим

Иную Индию… — Виденье».

На этот звонкий синий лед

Утесы мрамора не лягут

И лотус здесь не зацветет

Под вековою сенью пагод.

Но будет белая заря

Пылать слепительнее вдвое,

Чем у бирманского царя

Костры из мирры и алоэ.

Не бойтесь этой наготы

И песен холода и вьюги,

Вы обретете здесь цветы,

Каких не знали бы на юге…».

3.

И древле мертвая страна

С ее нетронутою новью,

Как дева юная, пьяна

Своей великою любовью.

Из дивной Галлии воотще

К ней приходили кавалеры,

Красуясь в бархатном плаще,

Манили к тайнам чуждой веры.

И Византии строгой речь,

Ее задумчивые книги,

Не заковали этих плеч

В свои тяжелые вериги.

Здесь каждый миг была весна

И в каждом взоре жило солнце,

Когда смотрела тишина

Сквозь закоптелое оконце.

И каждый мыслил: «Я в бреду,

Я сплю, но радости всё те же,

Вот встану в розовом саду

Над белым мрамором прибрежий.

И та, которую люблю,

Придет застенчиво и томно,

Она близка… теперь я сплю

И хорошо, у грезы темной».

Живет закон священной лжи

В картине, статуе, поэме —

Мечта великого Раджи,

Благословляемая всеми.