Бесшумно ходили по дому,
Не ждали уже ничего.
Меня привели к больному,
И я не узнала его.
Он сказал: “Теперь слава Богу, —
И ещё задумчивей стал. —
Давно мне пора в дорогу,
Я только тебя поджидал.
Так меня ты в бреду тревожишь,
Все слова твои берегу.
Скажи: ты простить не можешь?”
И я сказала: “Могу”.
Казалось, стены сияли
От пола до потолка.
На шёлковом одеяле
Сухая лежала рука.
А закинутый профиль хищный
Стал так страшно тяжёл и груб.
И было дыханья не слышно
У искусанных тёмных губ.
Но вдруг последняя сила
В синих глазах ожила:
“Хорошо, что ты отпустила,
Не всегда ты доброй была”.
И стало лицо моложе,
Я опять узнала его
И сказала: “Господи Боже,
Прими раба твоего”.
Июль 1914
Слепнёво
Не ждали уже ничего.
Меня привели к больному,
И я не узнала его.
Он сказал: “Теперь слава Богу, —
И ещё задумчивей стал. —
Давно мне пора в дорогу,
Я только тебя поджидал.
Так меня ты в бреду тревожишь,
Все слова твои берегу.
Скажи: ты простить не можешь?”
И я сказала: “Могу”.
Казалось, стены сияли
От пола до потолка.
На шёлковом одеяле
Сухая лежала рука.
А закинутый профиль хищный
Стал так страшно тяжёл и груб.
И было дыханья не слышно
У искусанных тёмных губ.
Но вдруг последняя сила
В синих глазах ожила:
“Хорошо, что ты отпустила,
Не всегда ты доброй была”.
И стало лицо моложе,
Я опять узнала его
И сказала: “Господи Боже,
Прими раба твоего”.
Июль 1914
Слепнёво